(глава из повести "Год Тигра")

      Вечером 31 декабря Лиза позвонила в дверь нашей квартиры. До этого я видел её лишь однажды, два с половиной года назад, да и то при нечаянной встрече на улице. Мы с Милой сами недавно познакомились и, прогуливаясь по центральной части города, наткнулись на куда-то спешащую Лизу. Несколько минут мы шли в одном направлении. Я молчал, а девушки обменивались сбивчивыми эмоциональными фразами. Единственным впечатлением, сохранившимся в моей памяти от мимолётного образа Лизы, стала её широкая улыбка.
     И вот теперь она переступила порог нашего дома с той же открытой, узнаваемой улыбкой. На ней была тёмно-коричневая дублёнка и белая вязаная шапочка, структурой схожая с мелкой рыбацкой сетью, а формой напоминающая походный котелок. Блёстки редких снежинок серебрились на одежде, на верхней части объёмистого пакета в руках и даже на крашеных ресницах. Из-под легкомысленной шапочки, снятой сразу же после приветствий, выплеснулись светло-золотистые волны волос и рассыпались по плечам блестящими прямыми прядями, закрученными на концах в правильные полукружья. Волосы были того естественного соломенного оттенка, которого едва ли можно добиться искусственным окрашиванием.
     Лиза привезла с собой в пакете немного фруктов и главнейшую принадлежность праздничного стола -- вино, приготовленное дома её мамой. У нас, конечно, тоже были припасены веселящие напитки -- шампанское и кагор. Но эти три литра домашнего вина в двух пластиковых бутылках из-под какой-то новомодной "шипучки" оказались совсем не лишними.
     К моменту появления Лизы Милана полностью завершила кулинарную подготовку к пиршеству. Посередине комнаты, служащей нам и залом, и гостиной, и столовой, уже стоял покрытый праздничной скатертью стол, частично украшенный "стартовыми" блюдами. Мы сразу же расположились за ним, почувствовав насущную необходимость слегка подкрепиться и оценить достоинства самодельного вина. Надо вознести хвалу Лизиной маме: вино получилось достойным конкурентом стандартной заводской продукции.
     До полуночи оставалось не меньше трёх часов. Вполне достаточно времени для создания пробной серии снимков. Мы заранее условились, что Лиза немного попозирует незадолго до праздничного застолья. Иначе когда ещё она сможет выбраться к нам снова!
     Спальня уже была переоборудована под фотостудию. Вплотную к дальней стене, напротив окна, расположился диван с откинутой горизонтально спинкой и застеленный бело-зелёным покрывалом. У правой стены возвышалась башня из четырёх табуреток, на самом верху которой стояла настольная лампа, а ярусом ниже крепилась другая. Третья лампа примостилась на верхушке старенького трюмо, в непосредственной близости от дивана, призванного исполнить функции своеобразного подиума. Вся эта нелепая с виду конструкция была на самом деле удачно найденной системой, сложившейся в результате многочисленных изысканий и проб. Электрический обогреватель поддерживал в комнате комфортную температуру, поскольку батареи муниципального отопления беззастенчиво халтурили.
     Мне велели посидеть в зале, сказав, что позовут, когда всё будет готово. Несколько минут из спальни доносились шорохи, скрипы дивана, короткие фразы и всплески смеха. По характеру и последовательности звуков я пытался воссоздать в своём воображении картину, как Милана старается фотогенично устроить Лизу на диване, и как их веселят эти действия.
     Подготовка натуры затягивалась. Я почувствовал какое-то глубинное волнение, распространившееся тёплым облаком от солнечного сплетения к голове и к ногам. Словно ребёнок в ожидании чудесного, сказочного сюрприза. Наверное, каждый нормальный мужчина испытывает трепет восхищения при мысли о том, что вот-вот ему предстоит соприкоснуться с прекрасной тайной: увидеть привлекательную незнакомую девушку обнажённой. Для меня это не примитивное эротическое любопытство, а нечто иное, более тонкое и почти не привязанное к древнему инстинкту обладания. Возможно, здесь главенствует лирическое стремление к прекрасному.
     Наконец меня окликнули. Я вошёл в нашу импровизированную фотостудию, и прозрачное чувство томления вскоре сменилось активным творческим настроем. Поиски удачного ракурса и манипуляции с освещением временно заслонили естественный интерес к соблазнительной наготе. Хотя даже художественное восприятие женского тела не может быть полностью свободным от эротического флёра эмоций.
     Для первого кадра Мила придала Лизе незатейливую, но изящную в своей простоте позу. Фотомодель сидела лицом к объективу, поджав ноги так, что можно было встать на колени, слегка качнувшись влево, а скрещенными руками упиралась в упругость дивана. Она переводила смеющиеся глаза с Миланы на меня и ждала дальнейших распоряжений. Поскольку перемещение ламп было бы занятием крайне долгим и неудобным, мне приходилось давать массу корректирующих команд, прежде чем сделать очередной кадр. "Опусти малость левое плечо... Голову поверни чуть правее... Нет-нет, не слишком... Губы приоткрой и на секунду замри..." И всё в том же духе.
     Милана бдительно следила за причёской натуры, перебирая различные вариации. Она то притеняла волосами часть Лизиного лица, то убирала их за уши, пуская плавными волнами на плечи, то старательно расчёсывала каждую прядь, укладывая их в только ей доступной строгости порядка. Иногда она, словно скульптор, лепила из Лизы постановку руками, если та не совсем понимала на словах, что от неё требуется.
     Целую плёнку мы отсняли на одном дыхании. Лиза ничуть не утомилась, хотя ею вертели, словно манекеном, заставляя позировать и сидя, и лёжа, и стоя. Судя по всему, она испытывала большое удовольствие от процесса. И не только из-за неутолимой страсти к фотографированию. Было заметно, что ей нравится красоваться перед нами раздетой. Она искренне наслаждалась и моментом съёмки, и возможностью дать нам с Миланой полюбоваться своей спортивной фигурой.
     Создавая собственные образы, я не стеснялся воплощать и чужие идеи -- например, Рубенса, изобразившего молодую женщину в шубке (причём художник ухитрился так написать этот портрет, что длинная роскошная шуба лишь подчёркивает наготу кокетки). Я предложил Лизе надеть мою пышную шубу с искусственным мехом, достаточно новую и блестящую, но малопригодную для сибирской зимы (оттого и пребывавшей в длительном бездействии). Лиза встала полубоком к объективу, распахнув борта шубы и слегка согнув ножку в колене. Её левая грудь живописно белела на тёмном фоне меха. Но когда я навёл резкость и собрался было нажать на спусковую кнопку, то заметил некую существенную деталь. Контур груди был незавершённым из-за того, что пупырышек соска терялся в меховых джунглях. И я, не тратя времени на объяснения, своими пальцами придал соску нужное положение.
     Постановка для следующего кадра тоже была с использованием шубы, только при другом повороте головы и с открытым плечом. Здесь уже не требовалось такой деликатной поправки. Однако я не преминул ещё раз подойти к Лизе и коснуться её торчащей груди. Моё прикосновение больше походило на осторожную ласку, нежели на деловой жест. Но Лиза восприняла его как должное, задержав на мне понимающий взгляд голубых глаз.
     Покончив с плёнкой, мы ощутили потребность ненадолго прерваться. Праздничный стол дразнил обоняние и манил изобилием вкусов. Мы с наслаждением перекусили и выпили за уходящий в прошлое год. Настроение от вина стало ещё веселее, разноцветные огни гирлянд, развешанных по стенам, начали слегка приплясывать в такт музыке, звучащей по телевизору. До встречи Нового года по-прежнему оставался приличный запас времени, и мы снова переместились в спальню.
     Пока я заряжал в аппарат новую плёнку, родилась идея запечатлеть на неё обеих подружек. В этот раз Лиза не стала изображать из себя стыдливую особу. Она артистично разделась в моём присутствии. Даже трусики сняла с таким изяществом, будто давно работала стриптизёршей. Милана тоже скинула с себя всё и начала придумывать оригинальные совместные конструкции. Для неё это было новым и по особенному увлекательным занятием: создавать композиции одновременно и как модель, и как постановщик. Со стороны-то на себя нельзя посмотреть -- только в воображении. Оценивая впоследствии отснятый материал, я не мог не отметить, насколько весёлая раскованность и какая-то необязательность творчества увеличивают процент удачных кадров!
     Вообще дуэт натурщиц сложился какой-то кинематографический. Если б не моё решение -- описать всё как было, без вымыслов и приукрашиваний, -- то я бы отверг такой вариант внешности персонажей как никудышнюю тривиальность. Постарался бы придумать что-нибудь "более правдоподобное". Но разве жизнь следует упрекать за недостаток фантазии?
     Моя Милана -- хрупкая брюнетка с тёмно-карими глазами, узкой талией и упругой девичьей грудью, которой не нужны бюстгальтеры. А Лиза -- голубоглазая блондинка, более плотная из-за широких костей. Её конституция позволила бы ей превратиться в пышку, от каких сходят с ума молодцы южных кровей. Однако Лиза надёжно держит себя в форме, превращая потенциальные излишки веса в неисчерпаемый поток здоровой энергии.
     Блондинка и брюнетка. Обе с мягкими волосами до лопаток, стройные и красивые. Обе прелестные и соблазнительные. Обе сходятся во мнении, что женщине глупо стесняться своего тела, так как нагота прекрасна.
     Я снимал эти тела и откровенно любовался ими. Я плавал в радужных струях вожделения, утопал в эротическом аромате волнующих форм, нежился в горячем облаке женского обаяния.
     Жаль только, что множество ценных моментов я зафиксировать не успел. На какой-то миг, улавливаемый глазом, вырисовывается идеальная композиция, но не успеваешь крикнуть "стоп!", не успеваешь нажать на спуск. Девушки полярно отличались от манекенов -- двигались, дышали, разговаривали, хихикали. Возникали другие картины, более или менее выразительные, а повторить ускользнувший кадр было уже невозможно...
     После нового перерыва, потраченного на подкрепление сил вином и закусками, подошёл и мой черёд исполнить роль фотомодели. Милана захватила в свои руки инициативу -- вместе с аппаратом -- и командовала нам с Лизой, в каких позах располагаться на диване.
     Мы все оказались полностью раздетыми. Я и Лиза, понятное дело, служили композиционным материалом, Мила же просто не сочла нужным одеваться. В квартире благодаря электроподогреву создалась летняя атмосфера, а в спальне -- даже тропическая, поскольку три мощные лампы грели не хуже полупарализованной батареи.
     Милана не стала тратить время на нашу психологическую "притирку" с партнёршей, предложив мне сразу заключить Лизу в объятия и замереть в блаженной истоме, утончённо целуя вишнёвую выпуклость соска. Отказаться было невозможно. Лиза робко положила руку на моё плечо и с неподдельным целомудрием посмотрела в объектив. Будто возле её груди -- не хмельная голова мужчины, а безобидная бабочка, собирающая мохнатым хоботком нектар с экзотического цветка. Я на этом снимке получился с неуместной улыбкой, которая в обществе девических прелестей кажется вообще придурковатой. А всё из-за того, что рассыпанные по плечам волосы Лизы щекотали мне шею.
     Затем мы изображали фотогеничные моменты совокупления. Пока только изображали. Сначала в традиционной позе, когда Лиза лежала на спине, а я -- сверху. И менее распространённый вариант: она с закинутыми мне на плечи ногами. Потом был кадр, где Лиза встала на четвереньки, а я пристроился сзади...
     Милана так выбирала ракурсы, чтобы выдающаяся часть моего тела скрывалась за рукой или бедром. Мне приходилось весьма нелегко -- по чисто техническим причинам. Ведь для имитации натуральной картины соития требовалось быть в максимальной близости от Лизы. С другой стороны, я изо всех сил старался не коснуться её невзначай своим органом, принявшим боеспособный вид. Вдруг она сочтёт это за пошлую бестактность или, хуже того, за провокацию?
     Похоже, Милану наши упражнения раззадоривали не меньше моего. Около половины кадров оказались впоследствии "размытыми" -- Мила забывала наводить резкость, увлекаясь постановочной чехардой. Её несло в неудержимом потоке вдохновения, и она сочиняла композиции одну любопытнее другой.
     Мы сделали несколько "трюковых" снимков. Например, я держал Лизу на весу вниз головой, зажав её голени подмышками и вцепившись пальцами в ягодицы. Она, прогнувшись, вытянула руки по плоскости дивана. Золотистые пряди волос в беспорядке рассыпались у моих дрожащих от напряжения ног...
     Или другой акробатический номер. Лиза встала на "мостик" (ей, как страстной любительнице шейпинга, это не составило особого труда), а я протиснулся между её бёдрами и приник лицом к пушистым волоскам, покрывающим мягкие женские дольки. Я действительно поцеловал эти притягательные интимные губы, источавшие чуть уловимый запах ночной истомы. Растительность на этом месте тоже была светлой, "блондинистой", хотя и заметно темнее волос на голове.
     Милана не могла больше сдерживаться и обратилась к Лизе с просьбой поснимать теперь нас. Та неуверенно пожала плечами, признавшись, что не умеет фотографировать. "Да чего там уметь, -- успокоили мы её, -- сейчас всё настроим, тебе останется лишь нажать на кнопку". Я спрыгнул с дивана и, установив резкость, указал Лизе, откуда следует вести съёмку.
     С Миланой эротические позы мы уже не имитировали. Просто застывали на миг в каком-то положении, а после щелчка фотоаппарата продолжали ласкать друг друга, не заботясь о том, как это выглядит со стороны.
     Когда Мила повернулась ко мне своей очаровательной попкой, я непринуждённо проник в её манящее лоно. Сокровенные женские глубины недаром называют "влагалищем" -- у Миланы оно стало таким влажным, что мой член почти не ощущал его стенок и словно скользил в горячей безбрежности наслаждения.
     Лиза, отложив аппарат, с огромным интересом следила, как мы с гурманской неторопливостью занимаемся любовью. Стоявшую на четвереньках Милу я держал за талию и ритмично насаживал на свою твердыню, мягко, но сильно -- так, что ягодицы её пружинили о мой пресс. Она же томно выгибалась и тихонько постанывала.
     Зрелище, судя по всему, было захватывающим. Лиза подошла к нам почти вплотную и таращилась во все глаза. Не прерывая медленных покачиваний, я протянул правую руку и тронул Лизу за шелковистую поросль под животом. Она не протестовала. Тогда мои пальцы раздвинули складки её естества и принялись изучать внутреннее устройство междуножья. Девушка придвинулась ближе, дабы мне было удобней проводить исследования. Деликатно просунув средний палец в глубину сочного плода, я не обнаружил никаких признаков девственности. Это обстоятельство всколыхнуло омут моих потаённых желаний, и в воображении закружился хоровод разгульных образов...
     Взгляд Лизы случайно упал на будильник, примостившийся на краю трюмо.
     -- О! Уже без пяти двенадцать!..
     Все мгновенно протрезвели. Встречать Новый год мы всё-таки намеревались торжественно, как подобает добропорядочным гражданам. Спешно накинув праздничные наряды, мы поплюхались на свои места за столом и придвинули к себе тарелки. Бахнула бутылка шампанского, затрезвонили по телевизору куранты, и наше дружное "ура!" смешалось со звяканьем сдвинутых бокалов, в прозрачности которых резвились искристые пузырьки.
     Час или полтора прошли в дурмане гастрономического раздолья и бессюжетной болтовни, в упоительно-приподнятом расположении духа. Иногда разговор прерывался каким-нибудь телевизионным эпизодом, выбивающимся из общей монотонности ликования. Телевизор старательно вещал о чём-то и тщился привлечь нас калейдоскопической сменой картинок, мы же внимали ему вполуха и вполглаза.
     Когда Лиза отлучилась в туалет, я спросил у Милы:
     -- Как ты думаешь, она достаточно свободна в сексуальном отношении?
     Милана взяла мою руку и, сильно сжимая пальцы, горячим шёпотом произнесла:
     -- Я хочу посмотреть, как ты её будешь...
     По азартной насыщенности тона я понял, что она не шутит. Вернулась Лиза, и я предложил:
     -- Ну что, продолжим творческие поиски?
     В спальне горела лишь верхняя лампа, облагороженная пластмассовой "юбочкой" жёлтого плафона. Я не стал включать светильники, а начал помогать Лизе раздеваться. Она сразу смекнула, какой оборот приобретают наши забавы. На её лице не отразилось ни тени недоумения, ни намёка на возмущение. Только живейший интерес лучился из сумрака невинных глаз.
     Спонтанность ситуации не сбила Лизу с панталыку. Она оказалась девушкой рассудительной и предусмотрительной. Когда мы снова предстали друг перед другом в первозданной наготе, она мягко отстранилась и принялась деловито рыться в своей сумочке. А через несколько секунд протянула мне... презерватив! Дорогой, импортный, со смазкой. Теперь ничего больше не мешало узнать её поближе. Точнее, поглубже.
     Укладываясь на диван и мимоходом наблюдая, как я облачаю в скафандр презерватива застоявшегося скакуна, Лиза всё-таки высказала Миле своё мнение:
     -- Я бы своего мужа убила за такое... Как ты можешь на это спокойно смотреть?
     Но Милана смотрела на это вовсе не спокойно. Она испытывала приятное опьянение от смешения разных чувств: и женского любопытства, и порочного восторга, и острого возбуждения... Она была рада содействовать моему эротическому удовольствию, необузданной стихии моих самцовских качеств. Такие расплывчатые понятия, как "ревность", "разврат", "неверность" представлялись здесь совершенно неуместными. Что тут предосудительного, если всё на виду, всё по взаимному согласию?
     Устроившись на Лизе сверху, я приступил к привычному мужскому занятию, придерживая её из-под низу за плечи, чтобы от энергичных толчков тело не уезжало вперёд. Технические нюансы секса, сотни раз повторённые с Миланой, выполнялись мной автоматически. Не могу сказать, что мне было приятно до безумия. Конечно, было очень здорово, но не до крайней степени приятности. Презерватив вселяет уверенность в душу, избавляя от страха нежелательных последствий, но всё-таки лишает целого спектра тонких ощущений. Это как поцелуй через полиэтиленовую плёнку.
     Зато психический настрой обогатился новыми оттенками. Ублажать одну женщину на глазах у другой, предвкушая скорую смену их ролей, -- поистине полифоническая оргия нервных клеток! Глядя на чувственное пиршество наших тел, Милана непрерывно стимулировала пальцами свой клитор и "заводилась" всё больше и больше. Наконец не вытерпела и с возгласом "Я тоже! Я тоже хочу!" стала тормошить меня за плечо.
     Я сдёрнул разогретый презерватив и переключился на жену. Та привычно встала на колени, оперлась локтями о диван, оттопырила аппетитный задок. Мой инструмент с размаху, точно стрела в мишень, воткнулся куда ему следует и засновал там с трудолюбием поршня.
     Теперь Лиза стала зрительницей самого популярного в мире (если не считать сон) процесса. Она пыталась подлезь под нас, дабы лицезреть картину в мельчайших деталях. Заметив эти манёвры, я слегка изменил тактику: привстал с колен в полуприсед. Долго так двигаться в самозабвенном ритме сложно -- мышцы ног могут устать до наступления желанной развязки. Но чего не сделаешь ради дамы! Лицо Лизы очутилось в непосредственной близости от места нашего сочленения, и девушка самозабвенно отдалась созерцанию челночных движений. В порыве восторга она даже сгребла в горсть мою мошонку, приобщаясь к великому таинству спаривания, и не убирала руку до тех пор, пока я не загорелся страстью снова пробуравить её плотные, малоразработанные глубины.
     Опять потребовался презерватив. Я начал было натягивать уже попользованный, оставленный несколько минут назад, однако в размотанном виде он проявил неожиданное упрямство. Фаллос никак не мог протиснуться целиком в узкое горлышко изделия из-за несоответствия диаметров. А Лиза, увидев мои безуспешные потуги, необидно рассмеялась. И достала из сумочки новый презерватив.
     Для разнообразия я овладел Лизой сзади, концентрируясь на ощущениях трения головки о своды влагалища, чтобы не замечать бездушности резиновой оболочки. Мои руки яростно тискали мякоть Лизиных грудей, будто я намеревался выжать из этих округлостей, принявших в таком положении форму правильных конусов, сладкие капли молока и тут же слизать их.
     Рядом изнемогала от желания Мила. Она так распалилась, что не могла больше ждать ни минуты. Мелькание напряжённой мужской сущности в чужих закромах вскружило её голову. Ей не терпелось достичь кульминации, и она сходила с ума, томясь в чувственном бреду. Чтобы не обделять вниманием обеих дам, я лёг на спину, Лизу усадил сверху на гордо торчащую твердыню, а Милу расположил к Лизе передом, к себе низом, приникнув ртом к пылающей прорези вульвы. Я раздвинул пальцами наружные складочки укромных губ, и мой язык начал со знанием дела облизывать розовый бутон клитора. Милана заохала и нетерпеливо завращала тазом. Лиза тоже двигала чреслами, только по вертикали. Казалось, что мой член входит в неё вместе с мошонкой. Свойство "резинки" притуплять осязание проявилось здесь с положительной стороны, продлив период моей "боеспособности". Иначе от избытка чувств я кончил бы слишком рано.
     Вообще этой ночью я был в ударе. Мой орган, преисполненный мужественности довести дело до конца, причём не раз, проявлял чудеса долготерпения и несгибаемости. Видимо, сама атмосфера эротической вседозволенности напитывала меня дополнительными силами. Вся квартира была преисполнена энергией любовных эманаций, и я, очарованный вездесущностью женских прелестей, купался в них без мыслей и без устали.
     Вылизывая сладострастную расселину, исходящую горячим клейким соком, я ощущал какие-то непонятные движения в верхней части нашей композиции. Потом Милана рассказала, что в это время они с Лизой ласкали друг дружке груди, шею, лицо. Даже немного целовались. Ни та, ни другая прежде не имели опыта однополой любви, но каждой втайне было интересно попробовать. А тут представился удобный случай. Было приятно, признавалась Мила, но не настолько, чтобы менять сексуальную ориентацию.
     Первой достигла оргазма Милана. Она вдруг затряслась в приступах непрерывных конвульсий, до предела выгибая спину, и громкие стоны отскакивали отрывистым эхом от стен. Затем стоны стали глуше и продолжительней, отдалённо похожими на завывание дикой кошки. Несведущий человек мог бы не на шутку испугаться такого взрыва звуков и неуправляемых содроганий. Это вам не лживая симуляция полового акта в американских фильмишках, где актрисы так ненатурально изображают экстаз, что хочется всадить им в причинное место кулак по самый локоть и приподнять за него над землёй, дабы они хоть что-то почувствовали... Но я-то знал: всё идёт нормально, моя любимая достигла заветного эмпирея. И не переставал вибрировать кончиком языка, продлевая остроту её упоительного блаженства. Всхлипнув напоследок, Мила рухнула рядом почти без чувств.
     А я, подмяв под себя Лизу, быстрыми колебаниями бёдер довёл сперму до температуры кипения и с мучительно затяжным наслаждением, в несколько умопомрачительных спазмов исторг её из себя. Если б не латексный "скафандр", я бы, наверное, заполнил Лизины недра до краёв.
     Мой резвун сделал всё, что мог, но Лиза пока не демонстрировала признаков подступающей разрядки. Тогда я применил свой богатый опыт манипулирования губами и языком. Её клитор не отзывался на ласки, и мне пришлось прекратить тщетные попытки. Похоже, она ещё не научилась испытывать высшего трепетания плоти. Во всяком случае, при нас её не било в сладострастном трансе. Однако я по достоинству оценил то, что Лиза не строила из себя свехчувственную ненасытную особу. Просто была такой, как есть. Подчинялась прихоти мужчины, предоставляя себя в его полное распоряжение. И это ей было не в тягость, а в радость.
     После любовных утех мы уже в который раз переместились за стол. В зале не ощущалось такой раскалённости, как в спальне, и мы частично оделись. Я нацепил одну из своих "зимних" рубашек, наугад выдернутую из темноты платяного шкафа, Мила облачилась в шерстяной свитер поверх футболки, а Лиза влезла в мою фланелевую тельняшку. Эта тельняшка была у нас нарасхват. Новая, мягкая, с длинными рукавами, какая-то очень домашняя. И мы, чтобы не обижать друг друга, надевали её по очереди. Когда тельняшка ненадолго оказывалась на мне, она ещё хранила отпечаток выпуклых женских форм, и я чувствовал, как плоска моя грудь по сравнению со знойными холмами, только что теснившимися здесь.
     Укрыв от прохлады верхние части тел, мы этим и ограничились.
     Ниже пояса нам было жарко. Лиза сидела справа от меня, одной рукой держа вилку, а левой трогая мои утомлённые принадлежности. Ей определённо нравилось ощупывать кожаный мешочек и перебирать подвижные шарики в нём. Видимо, интимные партнёры не баловали её показом своей анатомии. Хотя она поведала нам, что ей приходилось развлекаться с двумя приятелями сразу.
     Милана располагалась слева, за короткой стороной стола, но тоже близко от меня, и снисходительно посматривала на "детские" шалости Лизы. Я принялся нежно поглаживать подстриженную шёрстку Милы, родные складки её промежности, и она одарила меня благодарственной улыбкой. А Лиза вскоре добилась того, что мой агрегат снова воспрянул духом, уподобившись древку в ожидании знамени. Она, словно маленькая девочка, безбоязненно и безотносительно к сексу изучала новый предмет -- как одну из многочисленных загадок этого мира, встреченную на пути. Её пальцы ласкали отзывчивую головку, податливую даже при стальной выправке отростка, гладили ветвистый рисунок вен на кожице, которая сдвигается и прикрывает головку, будто куколку, обхватывали член по всей окружности и медленно массировали его...
     Я испытывал удивительное состояние души, которое не поддаётся описанию. Кто не пережил, не прочувствовал этого, -- причём реально, а не в мечтах, -- тот вряд ли поймёт, что я пытаюсь выразить. Раньше у меня были, признаюсь, похожие фантазии, но такого потрясающего настроя, даже смутно похожего, не возникало. Состояние, вроде бы и основанное на знакомом экстазе эротического возбуждения, но всё-таки другое, неизведанное, первобытное. Оно чем-то напоминало душещипательное упоение от давней песни, где ликующим рефреном звучали слова: "Белые крылья, полёт неземной". Я стал трепещущим облаком, только, в отличие от Маяковского, без штанов.
     Такое состояние возникло при внезапном озарении: обе эти девушки сейчас полностью принадлежат мне! Они могут отдаться в любую минуту. Стоит мне лишь захотеть -- я без всякой подготовки опрокину Лизу на пол и всажу своё орудие промеж ног так, что у неё перехватит дыхание. Она готова к этому. Я могу без предупреждения повалить Милану на стол, смахнув с него скатерть вместе с посудой, и отделать её как последнюю сучку -- грубо, жадно, экспансивно. Она знает, что это возможно, и не будет упрямиться ничему.
     Подумать только! В моём распоряжении -- шесть соблазнительных отверстий, куда способен проникнуть ошалевший от радости член! Я запросто могу вогнать его до самого основания в задний проход кареглазой брюнетки, а большим пальцем руки одновременно проникнуть в соседнюю дырочку и расширять её круговыми вращениями. Другая рука вцепится в волосы на макушке, чтобы брюнетка не вздумала вырваться. Она будет по-настоящему стонать -- и от боли, и от наслаждения, -- но она готова к этому.
     Ещё я могу поставить перед собой на колени кроткую блондинку и, придерживая за ушки её прелестную голову, вторгнуться в приоткрытость пухлых губок. Член заполнит её рот до отказа и станет продвигаться всё глубже, всё ближе к горлу. Девушка начнёт давиться, дёргаться всем телом, но не позволит себе пустить в ход крепкие зубки. Она поднимет на меня умоляющие голубые глаза, наполненные прозрачностью слёз, однако мой непреклонный орган, до половины скрывшийся в жаркой полости рта, не даст ей произнести ни слова. А я, глядя ей прямо в черноту зрачков, буду продолжать ритмичные движения, пока она не увидит, как мои зрачки расширяются от сладкого приступа оргазма. Плазменная струя семени обожжёт её глотку, блондинка станет, захлёбываясь и булькая, торопливо глотать эту вязкую пряную жидкость. И к этому она готова...
     Спать мы устроились на полу в зале, покидав на ковёр куртки, шубы и развёрнутый парашютом спальный мешок. Укрыли всё чистой простынёй, источавшей лимонную свежесть стирального порошка. Одеяла нашлись персонально для каждого. Нам хотелось и дальше оставаться вместе, а втроём на диване было бы слишком тесно.
     Разумеется, я улёгся посерёдке. Милана расположилась справа, как привыкла лежать на супружеском ложе, Лиза умостилась слева. Я уже был изрядно усталым и пьяным, но героически оспаривал у сна власть над женскими телами. Груди, волосы, губы, ягодицы, бёдра... Что кому принадлежит, я перестал понимать. Меня ласкали и целовали, я обнимал и гладил всё, что отыскивали руки. Потом я перевернулся на спину, нащупал слева Лизину "штучку", справа -- Милину и, сжав их ладонями, замер в умиротворении. Вот оно, блаженство! Растратить все силы на творчество, пиршество и женщин -- и растаять в невесомой беспечности отдыха, ожидая вскоре чудесного возрождения для готовности к новым жизненным сюрпризам...