Первого сентября я занял место прямо позади Наташи. Теперь ее спина все время перед моими глазами. Рассматриваю ее шею, коричневое, форменное платье, оборки фартука. Вообще-то Наташка одевается лучше других девчонок, ее предки люди состоятельные. Отец начальник милиции, мать на хорошей работе, так что деньги у них есть. И на доченьку они средств не жалеют. Смотрят на нее, как на икону. Хотя держат в строгости. А же смотрю на нее совсем иначе. У меня своя мечта, свое желание. Вот только презервативов купить не получается.
     Смотрю на Наташу, на легкий пушок на ее шее, на ее блестящие, темные волосы. Чаще всего она заплетает их в косы. Изредка приходит распущенной. Так ей больше идет. Совсем, как взрослая. Я стараюсь вести себя так, чтоб не выдать наших отношений. Не то, что с Лидкой. Мы с Наташей перебрасываемся записками, но это у нас общепринятое. Не может служить поводом для пересудов.
     Все прекрасно.
     Я смотрю на Наташу. Сквозь платье прорисовывается контур ее лифчика. Вот его застежка. Что-то давненько я ее не расстегивал. От этой мысли у меня возникает известная проблема. Привязывать его к ноге, что ли? Отсохнет еще.
     У нас новая немка. Всего на год старше меня. Какая фифочка! Закачаешься. У меня от нее торчок две недели не проходил. Даже к Наташке поостыл. Стал с ней немного грубее, что ли. Прямо сам это чувствую. Тут как-то случилось быть с ней наедине в библиотеке. Помял на славу. Завучка помешала. А то бы - уже.
     В детсад она теперь ни в какую. Пару раз пытался затащить, упирается, чуть не плачет. Так и жмемся в подъезде ее дома. Как-то ее отец нас застукал. Она едва трусики успела подтянуть. То, что она мне даст, сомнений уже нет, вопрос в другом.
     Где?
     Это, как говорил наш прежний физик, мой вопрос.
     Хорошо бы ко мне домой, но мать взяла отпуск и все время сидит дома.
     К Наташе домой? Там вечно ее мамуля. Господи, вот проблема!
     Спасение пришло нежданно-негаданно. Мать объявила, что профсоюз дал ей путевку в Сочи, и что послезавтра она уезжает, и мы с отцом остаемся на хозяйстве. Бархатный сезон, знаете ли.
     Отлично. Да здравствуют советские профсоюзы - самые гуманные в мире.
     Да здравствует бархатный сезон!
     И мамочка уехала. На следующий день я летел в школу, как на крыльях.
     На первом же уроке я передал Наташе записку. "Приходи вечером, погуляем." "Хорошо, во сколько?" "В восемь". На том и договорились. Этого вечера я ждал с особым нетерпением. Что ей сказать? Сказать прямо или придумать дуньку?
     А вот возьму и скажу прямо. Будь, что будет.
     Мы пришли на наше место одновременно. Обычно я приходил раньше. Она всегда позволяла себе чуть-чуть опаздывать. Изящно так, на пару минут. Мы пошли по нашему привычному маршруту. Парк, аллея, лавочка, аллея, парк, ее подъезд.
     Раньше вместо лавочки был детсад, но после того случая он отпал.
     И вот мы на нашей лавочке. Привет, старушка!
     - Наташа, а так люблю тебя, я не могу без тебя, - шептал я, целуя ее лицо.
     - А сам на других поглядываешь, - ответила она печально.
     - На кого?
     - На немку. На Катю.
     - Что ты такое говоришь? Мне никто не нужен, кроме тебя.
     - Так сладко врешь, что верить хочется.
     - Наташа, неужели ты мне не доверяешь?
     - Доверяю.
     - Наташа, - я держу паузу.
     - Что?
     - Наташа, ты знаешь, в чем наша проблема?
     - В чем?
     - В том, что мы не доходим до конца в наших отношениях.
     - До какого конца?
     До моего конца, хотелось пошутить мне, но я сказал другое.
     - Мы изводим друг друга ласками, а самого-самого ты мне не позволяешь.
     Она промолчала. И я решился.
     - Наташа, давай ты станешь моей. Тогда у нас будет все по-другому.
     - Как по-другому? - она сидела, отвернувшись и опустив голову.
     - Ну, мы будем лучше знать друг друга.
     - Я и так хорошо тебя знаю.
     - Ничего ты не знаешь. Я для тебя все сделаю. Наташ. Приходи ко мне.
     - Куда?
     - Ко мне домой. Хочешь, давай завтра утром, часов в девять.
     - А как же твои?
     - Мать уехала в санаторий. А отец на работе.
     - Но завтра же воскресенье.
     - У него рабочий день.
     - Ты уже все предусмотрел, - она посмотрела мне в лицо.
     - Да ничего я не предусматривал. Просто так получилось. Так ты придешь?
     - Не знаю, - ответила она тихо и снова опустила голову.
     Я чуть не подпрыгнул. "Не знаю" - это не "нет"! И я надавил на другой рычаг. Я обнял ее. Посадил к себе на колени. Дальше было все традиционно. Я гладил ее всюду, до изнеможения целовал в губы, расстегнул кофточку, сдвинул вверх чашечки лифчика, гладил грудь, осторожно брал в рот ее сосок, моя правая рука на весь вечер прописалась под ее юбкой, теперь вечера стали холоднее, и она уже была в чулках. Я отстегивал застежки, иначе просто было невозможно просунуть пальцы внутрь ее трусиков, к ее разгоряченному телу.
     Все это мы с ней уже много раз делали в течение этого сумасшедшего лета. И я, и она, мы хорошо знали, чем это кончится, но каждый раз все происходило словно впервые, и все ее попытки сжать своими бедрами мои пальцы, не дать им свободы, все это заканчивалось моей победой, нашей с ней победой, я добивался своего, мы с ней добивались своего, и она стонала и вскрикивала, кусала меня, ритмично дергаясь всем телом и вдруг падала на мое плечо, отяжелевшая и влажная, ее, как при лихорадке, била мелкая дрожь, она всхлипывала, как ребенок после долгих рыданий, она тыкалась лбом в мою шею и никак не могла отдышаться. Наконец, она приходит в себя, оживает, ее рука ложится на мои брюки, она легонько трогает меня сквозь одежду, поднимает глаза и тихо спрашивает:
     - А ты?
     - Не надо, - отвечаю я. Никто не знает, каких усилий стоит мне такой ответ.
     Но сейчас я пошел козырным тузом.
     Она вопросительно смотрит на меня. Секунду я молчу, потом говорю:
     - Я хочу по-настоящему.
     Она слегка отодвигается. Медленно встает. Подтягивает трусики. Снова садится. Все это молча. Поднимает юбку, начинает пристегивать чулки. Левый, правый. Расправляет юбку. Поправляет лифчик. Застегивает кофточку. Все это молча.
     И вдруг она всхлипывает и начинает плакать. Она плачет громко, в голос, она причитает, словно, старушка, она падает мне на грудь, я не знаю, что с ней делать, никогда я не видел ее такой, я глажу ее плечи, спину, голову, это совсем не те ласки, что три минуты назад, а она все плачет и плачет.
     - Я боюсь, неужели ты не понимаешь, у меня еще никого не было, вдруг я забеременею, отец убьет меня, а ты меня бросишь, как бросил Лидку, кто я тогда, ты хочешь, чтоб я пошла по рукам, если бы ты меня любил, ты этого бы не требовал, ты бы жалел меня, берег, зная, что я еще ни с кем...
     Она продолжает обвинять меня, а сама все плачет и плачет, а я молчу и молчу.
     - Что ты молчишь? - спрашивает она вдруг, продолжая всхлипывать.
     - А что говорить? Не хочешь - как хочешь. Я думал, что после этого мы станем ближе. А чтоб не забеременеть, есть масса способов. Ты хочешь сохранить себя до свадьбы, так твой жених этого, может, и не оценит. Скажет, что же тобой никто не интересовался, что ли? А если мы будем и дальше вместе, то я буду тебе только благодарен, за то, что ты не отказала мне именно тогда, когда я больше всего в этом нуждался. Ты не представляешь, как я мучаюсь.
     Она снова выпрямилась. Вздохнула. Мы помолчали.
     - Завтра я буду тебя ждать. Хочешь - приходи, не хочешь - не приходи. Только сейчас ничего не говори. Просто пойдем домой и все. Пойдем.
     Я подал ей руку, и мы встали.
     Встали и пошли. И я был уверен - она придет.
     И она пришла. Только опоздала на полчаса.
     Ну, по такому поводу - можно.
     Я проснулся с мыслями о ней. Отец уже позавтракал и громко шуршал в туалете. Затем он заглянул ко мне и, увидев, что я уже не сплю, сказал, что уходит.
     - До вечера, па! - крикнул я ему вслед
     - Сваргань что-нибудь на ужин, - ответил он.
     "Сварганим", - подумал я и вскочил.
     Я все-таки не был уверен, что Наташа придет. Выйдя во двор, я первым делом запер в будке Шарика. Чтоб не лаял. Затем я вернулся в дом, умылся, поел и заправил свою постель. Итак, сейчас она придет. Куда ее вести? А поведу-ка я ее сразу на кровать, где мне все так хорошо удалось и с Женей, и с Лидкой. Я вошел в эту маленькую комнату и осмотрелся. Все было в порядке.      Ура! Начался новый учебный год. Классуха посадила меня за последнюю парту, а вместе со мной новенькую. Ее зовут Света. Ничего девочка. Ножки - класс. И вообще... Нормально. Я давно мечтал сидеть на задней парте, и вот мечта стала явью.
     За лето все так вымахали. Мишка, вообще, как взрослый мужик. Я против него мелкота. Ленка здорово повзрослела, а Игорь, а Наташа? Интересно, пишут ли они в свои тетради или я один такой дурной остался?
     Уволился наш Юрий Иванович. Жалко. Дали нового физика. Молодой и не знает ни хрена. Индюк какой-то. Придумал, читать учебник. Во, смех был. Зато немка новая, такая киска! Ходит по классу, словно демонстрирует себя. Мы балдеем. Нагнулась как-то надо мной, смотрит в мою тетрадь, а я не могу отвести глаз от выреза ее блузки. Пялюсь и пялюсь. Чуть не окосел вовсе. Пахнет от нее так классно. Вижу край ее кружевного бюстгальтера, нежное начало груди, щека ее прямо у моего носа, я чуть не очумел от такой лафы.
     С соседкой по парте тоже получилось интересно. Вызвали ее к доске. Прочирикала она там чего-то, возвращается назад, садится за парту и, бог мой, край ее платья зацепился за спинку парты и задрался слегка. А она не заметила. Хорошо, что наша парта последняя, никто не видит. Зато я, скосив под немыслимым углом глаза, вижу атласную кожу ее бедра и край ее белых трусиков.
     Надо как-то сказать ей, но как? И вдруг, я придумал. Я схватил листик и написал на нем "У тебя платье зацепилось" и передвинул к ней. Она взглянула на мою записку и, слегка привстав, аккуратно поправила платье. Затем взяла ручку, что-то написала на моей бумажке и вернула ее мне.
     "Ой, спасибо" прочел я.
     И еще. Она благодарно улыбнулась мне.
     Что-то теплое разлилось в моей груди. Как все, оказывается, просто. Да она ведь мне нравится, вдруг осенило меня! Буду писать ей записки, ведь это так здорово. Учителя не будут делать замечания, что мы болтаем на уроке, никто из одноклассников не услышит, о чем мы шепчемся. Мы будем шептаться на бумаге.
     Как я раньше не придумал этого!
     Что бы ей еще написать? Я задумался. Странно, но в голове гулял ветер.
     "Как тебе Фантомас?" - написал я наконец.
     "Еще не видела" - ответила она.
     "Хочешь, сходим?"
     "Нет, сегодня не могу, нужно химию зубарить".
     "Могу взять тебя на буксир".
     Действительно, у нас химичка-зверь, все, кто приходят из других школ, долго не могут попасть в колею. И, если по остальным предметам Света волокла не хуже других, то по химии у нее был завал.
     "Это было бы хорошо, но как?" - написала она.
     "Приходи ко мне" - сердце мое тревожно застучало. Что она ответит?
     "А будет ли эта негоция соответствовать основным законам Российского государства?"
     Я рассмеялся. Гоголя она, похоже, знала отлично.
     "С основными законами трудняк. Но государь, прознав про нашу дружбу, пожалует нам генералов" - написал я.
     Теперь она рассмеялась. Забавно так, приложила ладошку к губам и хихикает.
     - Рубцова, ты чего смеешься? Иди к доске.
     - Я же только что была.
     - А чтоб не так весело было.
     Вот морда физик, снова вызвал Свету к доске! Так он борется за тишину в классе. Вякнул - к доске! Засмеялся - получи дополнительное задание! А вот, если заснул, то, пожалуй, и будить не станет, разве что, если захрапишь.
     И пошла моя Светочка к доске. Там он прицепился к какой-то мелочи.
     - Садись, Рубцова. Три.
     Она села, огорченно подперев голову своим маленьким кулачком.
     "Извини меня. И не переживай так" - написал я ей. Она ничего не ответила. И я решил насолить этому индюку. Я тихо опустил на пол граненый карандаш. Выждал пару минут. Затем наступил на карандаш ногой и начал катать его под подошвой туда-сюда. Отличное средство для создания шума. Самое главное, что нельзя определить, откуда этот ужасный звук. Физик поднял голову, осмотрел класс, не поймет, что это. Я держу морду батоном, якобы пишу в тетради, я даже любуюсь написанным, нога же знает свое дело. Основное, чтоб движение моей ноги не передавались верхней части моего тела. Но это мы умеем. Вот тебе тишина, вот тебе тройка у доски, вот тебе, вот тебе.
     - Что это за шум? - спросил, наконец, физик. Он уже встал и смотрел на нас.
     - В коридоре что-то таскают, - ответил за всех Игорь.
     - Нет, это здесь, в классе, - сказал физик.
     - Крысы, может, под полом, - предположил Мишка.
     - Или дрова пилят на первом этаже - добавила Катя.
     - Какие еще крысы? Какие дрова? - завизжал физик и пошел по классу.
     - Деревянные, - робко продолжила Катя.
     И тут звук изменился. Я сразу понял, что кто-то еще, в другом конце класса, начал делать тоже самое, что и я. Отлично! А вот теперь определить источник шума невозможно в принципе. Кто же это оказал мне поддержку? Не знаю, так как зазвенел звонок.
     - Ладно, разберемся в следующий раз, - сказал физик, сердито озирая нас.
     Следующим был урок литературы. И вдруг уже где-то к концу урока Света сует мне листик. Читаю. "Так что насчет буксира?" С трудом мне удалось не выдать своего волнения.
     "Приходи ко мне, позанимаемся".
     "Я ведь даже не знаю, где ты живешь?"
     Я написал свой адрес. Нарисовал, как пройти.
     "Постигла?"
     "Постигла. А твоя мама не выгонит меня?"
     "Нет. Мы скажем, что у тебя двойки и тройки только по химии."
     "А что, твоя мама разрешает приходить к тебе только отличницам?"
     "Нет, она очень любит тех, у кого двойки и тройки, особенно, по химии".
     "И много таких?"
     "Ты первая".
     Мы еще обменялись несколькими легкими язвительными фразами. Затем вновь вернулись к основной теме.
     "Так когда ты придешь?".
     "Завтра с утра, можно?".
     "Можно".
     "Или лучше перед школой".
     "Давай перед, потом сразу пойдем в школу".
     "Да, так будет лучше".
     Ночью мне снилось, что я овладел какой-то девушкой. Когда я начинал ее любить, она была похожа на Лидку, затем вдруг превратилась в нашу немку, при этом она сердито отталкивала меня, бормоча про кляйне вайсе фриденштаубе, вот, если бы ты выучил эту песню, шептала она, и вдруг я оказался в ней, я сильно испугался, ну что же ты, простонала она, он не опасен для девочек, гундосил кто-то из-под кровати, это-то и хорошо, смеялась немка, я так боюсь забеременеть от девятиклассника. Я опасен, я очень опасен, заорал я и стал, сладко дрожа, кончать прямо в немку. Вы обязательно забеременеете, кляйне вайсе фриденштаубе, я очень опасен... О, майн готт!
     И я проснулся. Трусы были мокрыми. Поллюции только закончились.
     Моя мамочка подсунула мне книжку про это. Я прочел и все знал.
     С самого утра я волновался, ожидая Свету. Сестренка училась в первую смену и уходила, когда я еще спал. Слава богу. Надо было как-то предупредить мать.
     Наконец, стараясь не выдать своего настроения, я подошел к ней и сказал:
     - Ма, ко мне сейчас придет одноклассница, мы позанимаемся химией.
     - Хорошо, позанимайтесь, - ответила она так просто, словно это происходило изо дня в день.
     - Ее Света зовут, - сказал я.
     - Хорошо, что Света. Предупредил бы заранее, я бы вам пирожок испекла.
     - Не надо пирожок. Мы это... Мы по химии, - я как-то растерялся.
     - Ладно. Пирожок в следующий раз. А сегодня пусть будет химия.
     И тут раздался звонок. Я ломанулся к двери. Вздрагивающими руками я щелкнул задвижкой замка. На пороге стояла она. В школьной форме, в руке папка для книг и тетрадей. Легкая улыбка блуждала по ее лицу.
     - Заходи. Вот, знакомься, моя мама.
     - Здравствуйте, я Света, - сказала моя пассия.
     - А я мама Димы, Ирина Васильевна.
     - Мы по химии...
     - Да, Дима сказал.
     - Мы пойдем в мою комнату, - проговорил я.
     - Конечно, конечно. Кстати, я через полчаса ухожу, если не успею вернуться, поешьте, найдете себе в холодильнике.
     И началась химия. Мы сидели рядом за моим столом, почти как в школе, только теперь у нас были отдельные стулья, но они стояли так близко, что я все время, словно нечаянно, касался коленом ее бедра, мы пялились в один общий учебник, поэтому приходилось сдвигаться еще ближе, легкий запах ее духов дурманил мне голову, мне хотелось сказать ей, какая она красивая, как она мне нравится, что я хочу, чтоб она ходила со мной, чтоб у нас была большая любовь, но я вынужден был что-то бубнить про валентность, про электронные орбиты, про структуру ядра.
     Время пролетело незаметно.
     - Смотри, уже полдвенадцатого, - сказала она.
     - Надо же, через полчаса нужно быть в школе, - изумился я.
     - Бежим!
     - А поесть?
     - Возьми с собой!
     - Да нет. До школы бежать пять минут. Мы успеем!
     Мы действительно все успели. Я прошелся вихрем по холодильнику. Обед наш был холоден, но калориен: сметана и колбаса, помидоры, хлеб, масло и сыр, все это мы осадили горячим чаем, что стоял в термосе, ожидая своего часа. Она еще успела и перед зеркалом повертеться. И в школу мы не опоздали.
     Вот, какие мы.
     Я был на седьмом небе. Моя девушка, моя девушка, сладко стучало в груди. Начались уроки, и я ничего не соображал, я думал только о ней, только о ней. Изнывая от нежности к ней, я осторожно коснулся своим коленом ее коленки. Она не отодвинулась. Я прижался плотнее, так, чтобы не было сомнений, чтоб она знала - я прижимаюсь к ней, можно? И она снова не прореагировала. И тогда я, убедившись, что мои одноклассники увлечены своими делами и никто из них не смотрит в нашу сторону, осторожно опустил вниз левую руку и положил ее на скамью парты, в аккурат между нами. Я вспомнил все. И Ирину в кино, и Марину в больнице, я вспомнил оплеуху, которую получил Славик от Кати, и я не знал, что делать.
     Я скосил глаза вниз. Ее платье было таким коротким, что прикрывало только половину бедра. И именно туда, на границу между ее бедром и кромкой ее школьной формы, мне невыносимо хотелось положить свою горячую ладонь.
     Я снова вспомнил весь свой небогатый любовный опыт. Нет, это невозможно.
     И решился на другое.
     Я осторожно снял туфель и подвинул свою ступню к ее ступне. Поскольку наши ноги и так уже были прижаты друг к дружке, то я сразу коснулся ее икры. Никакой реакции. И тогда я повел свою ногу дальше, я обхватил своей ногой ее ногу и слегка притянул на свою сторону.
     Вот это да!
     Теперь моя нога будто обнимала ее ногу. Наши ноги жили под партой своей отдельной жизнью. Я стал слегка шевелить своей ногой, получалось, что моя нога ласкает ее ногу. Волнение и восторг охватили меня.
     Она позволяет мне это!
     Дальше произошло вообще невообразимое. Я услышал легкий стук под партой и едва не ахнул от удивления. Она сняла свой туфель. Да, да, с той ноги, что была переплетена с моею. Теперь, когда ее ступня была обнажена, игра наших ног под партой приобрела совершенно другой вкус и оттенок.
     Она, эта игра, была взаимной.
     Теперь я понял, что буду олухом царя небесного, если не положу руку туда, куда мечтал положить ее десять минут назад. Тем более, что она, моя ладонь, так и лежала между нашими бедрами, словно ожидая своей очереди в этой сладкой возне наших конечностей.
     И я, замирая от волнения, положил ладонь на бедро девочки.
     Как раз туда, куда хотел. На границу ее ноги и края платья.
     И подскочил, как ужаленный.
     Нет, она меня не оттолкнула. Не закричала. Не возмутилась.
     Просто прозвенел звонок. И он был неожиданным, как выстрел над ухом.
     - Ты заснул что ли? - повернулся ко мне Вадим, услышав, как я встрепенулся.
     - Да нет, просто задумался, - ответил я, заикаясь.
     Света сидела, как ни в чем не бывало.
     Медленно, словно с сожалением, ее ножка выскользнула из обьятий моей ноги. Сказка оборвалась, как всегда, на самом интересном. Но продолжение уже было мне обещано и оно, это обещание, заполонило все мои мысли.
     И уже на следующем уроке я осторожно положил руку все на то же заветное место. Света словно не заметила моего движения и продолжала писать в тетради. Тогда я, поражаясь собственной смелости, двинул ладонь вверх. Мне казалось, весь класс слышит, как шуршит под моими неуверенными пальцами ее капроновый чулок. Но никто ничего не заметил. Учительница не спеша писала мелом на доске, все мои одноклассники сопели над тетрадями. И только я, балдея от восторга, легко и осторожно касался пальцами застежки ее чулок. Дальше произошло вообще нечто непостижимое. Света опустила руку под парту, взяла край своего задравшегося от моего деяния платья и накрыла им мою ладонь.
     Наверное, у меня в эту минуту отвисла челюсть. Она поправила подол, оставив мою ладонь на своем бедре. Она накрыла ее, словно спрятала! Не оттолкнула, не сдвинула вниз, на колено, что было бы естественно. Она была вполне согласна, с тем, чтобы моя рука оставалась на том же месте. Только для приличия она ее прикрыла подолом своей школьной формы. Наверное, чтоб я не робел.
     А вот теперь я не знал, что мне делать.
     
     

Остальные рассказы Олега Болтогаева Вы можете найти здесь.