Племянник молчал.
     - Видишь, ты и сам не знаешь, - она продолжила набирать номер.
     - Может, мы сами... как-нибудь... договоримся?
     - Что значит "договоримся"? О чём?
     Энди поднял голову и с мольбой посмотрел в глаза родственницы.
     - Ладно, - сжалилась она. - Чего ты так боишься? Наказания?
     - Н-нет, просто... Н-ну-у... Просто мне очень стыдно! - наконец произнёс подрос- ток.
     - А передо мной тебе не стыдно?
     - Стыдно, - вздохнул племянник. - Но тут уже... ничего нельзя поделать. А так...
     - Как всё просто у тебя! Нет, так не пойдёт! Я не могу закрыть глаза на твой проступок!
     - Пожалуйста, тётя Клава, делайте что хотите, только не звоните родителям!
     Клавдия внимательно посмотрела на племянника.
     - И что ты предлагаешь? И не тяни, не действуй мне на нервы!
     - Н-ну... Может быть, я взамен в саду у вас отработаю?
     - В саду я и сама неплохо справляюсь, и никому не доверю!
     - Ну, может быть, в доме помочь чем-то?
     - Когда надо, попрошу. Дом я тоже содержать могу, времени у меня больше, чем достаточно, уже который год на пенсии!
     Энди подавленно молчал.
     - Вот видишь!
     Пришлось смириться с неизбежным. Номер почти набран, но вдруг звонок сорвался, и тётя Клава принялась повторно пробиваться через межгород. Но тут она взглянула на племянника, который стоял рядом, спрятав руки за спину и низко опустив голову.
     - Экой ты несознательный! Тебя когда-нибудь пороли?
     Он покачал головой, но тут же спохватился.
     - Да! В школе!
     - В школе? Кто?
     - А вы никому не скажете?
     - Про школу - никому.
     - Учительница высекла.
     - Учительница?! За что?
     - За плохое поведение.
     - У вас что, разрешили наказания?!
     - Нет, она сама предложила, чтобы родителям не сообщать.
     - А что ты натворил?
     Энди вновь опустил голову.
     - Ладно. И как она тебя?
     - Прутом каким-то. Розгой, наверное.
     Неловко было вспоминать, как он абсолютно голый лежал на кушетке в тёмной каморке, а розга со свистом рассекала ему ягодицы. Было ему тогда тринадцать, и получил он столько же, по количеству лет. Друг ему подсказал, что можно с учительницей так договориться, если не хочешь оглашения всех грехов на родительском собрании. Кое о чём друг промолчал: о раздевании. Училка мотивировала это как наказание стыдом. Трудно, ох, как трудно было снимать всё до нитки перед взрослой женщиной, но тринадцать лет всё же не особенный возраст.
     "А вдруг и тётя заставит это делать?!" - ужаснулся Энди. - Да ещё Кристина может увидеть! Хорошо, что она не слышит скандала". Там, в школе, когда он терпел экзекуцию, рядом стоял кучерявый синеглазый первоклашка и подавленно ждал подобной участи. Пока Энди осторожно натягивал штаны, чувствуя боль от каждого движения, малыш уже лёг на кушетку, и розга заработала вновь. Но это мальчишка, чего стесняться, а здесь девчонка запросто может лицезреть соседа по дому в столь позорном виде.
     - И сильно тебе досталось?
     - Прилично, - вздохнул Энди.
     - Судя по всему, не очень-то и помогло. И что ты теперь думаешь?
     Энди вопросительно посмотрел на неё.
     - Как, по твоему мнению, я должна поступить с тобой?
     Племянник понял намёк, но не стал отвечать, надеясь на лучшее.
     - Тяжело с тобой. Значит, всё же придётся огорчить твоих родителей.
     - Не надо.
     - А что надо?
     - Простите меня, пожалуйста.
     - Прощу, а ты начнёшь заново. Через неделю, месяц, год, но ты снова будешь заниматься своими пакостями, а я так и останусь с чувством вины, зная, что могла отучить тебя от этого, но не сделала. Нет, дорогой, и не надейся. Выбирай, кто займётся тобой: я или родители?
     Энди понял - тянуть бесполезно. Тётя Клава говорила твёрдо, решительно и неумолимо. Надежда на безболезненное разрешение инцидента растаяла.
     - Вы, - ответил он.
     - Тебя родители ни разу не пороли?
     - Нет.
     - А я выдеру тебя так, что ты на всю жизнь запомнишь. Согласен на мои условия?
     - Д-да, - с трудом выговорил Энди.
     - Повторяю, обратной дороги не будет.
     - А вы не ничего не расскажете родителям?
     - Ничего, - твёрдо пообещала тётя Клава.
     "Уж лучше вытерпеть боль, чем всю жизнь испытывать презрение", - подумал Энди. Он представил себе тягостное молчание, натянутые отношения, трудности в общении, то есть, отношения между ним и родными потеряют всю лёгкость и непосредственность, превратятся в невыносимое бремя.
     - Я согласен.
     - Точно?
     - Да, - без сомнений ответил подросток.
     - Что ж, нянчится я с тобой не буду. Учти, ты должен покорно выполнить всё, что я прикажу. Понимаешь? Мне не нравится твоя медлительность, неуверенность. Повторяю, слышишь, подчёркиваю: ты должен будешь без вопросов делать всё, что я скажу! Понятно?
     - Да.
     - Если ты опять начнёшь ныть, я прекращаю и звоню твоим родителям, и больше ты не сможешь уговорить меня. Тебе всё ясно?
     - Да.
     - Лучше не теряй моё время и откажись, пока не поздно.
     - Не надо, тётя Клава, я сделаю всю, что вы скажете.
     - Без сомнений, обещаешь? Даёшь слово?
     - Обещаю.
     - Хорошо, - тётя посмотрела на подростка как-то особенно, даже с некоторым уважением. - Завтра после обеда я отдохну немного, отошлю Кристи и отстегаю тебя.
     - Может быть, сейчас?
     - Ух, ты какой прыткий! Нет, надо розги как следует подготовить, да и ты потомись немного, обдумай своё поведение. Может, ещё и откажешься.
     - Нет, не откажусь.
     - Всё, сейчас гуляй, а я займусь приготовлениями. Есть у меня знакомый один, он знает, как делать розги.
     Энди отправился в свою комнату и лёг на кровать. Он чувствовал душевную пустоту и усталость, словно после долгой борьбы. Ему удалось отстоять сохранение тайны, но слишком высокой ценой. Глядя в потолок, подросток вновь и вновь переживал ситуацию. В голову шли абсолютно бесполезные мысли. Решение проблемы не предвиделось. Завтра предстояло серьёзное испытание, а впереди - ещё целая ночь. Энди понимал, насколько тяжело будет ожидание. Уже сейчас он начинал ворочаться с боку на бок, безуспешно пытаясь отвлечься. Он злился на себя из-за невозможности отбросить волнения. Боли он не боялся, на данный момент вообще не думал о ней. Тогда почему он не в силах заставить себя вести, словно ничего не случилось? Может, от стыда? Энди пытался привести расстроенные чувства в порядок, но тщетно. На какое-то время он забылся, но вскоре неприятные эмоции опять овладели им. Подросток никак не мог понять, что же так тревожит его. С тётей Клавой он договорился, Кристи порки не увидит, боль можно претерпеть, так в чём же дело?
     Не найдя объяснения тяжести на сердце, Энди встал с кровати и решил прогуляться. Свежий воздух хорошо подействовал на него, и хотя всю дорогу мозг переваривал происшедшее, некоторое спокойствие снизошло на измученную душу паренька. Зарядка тоже придала немного бодрости. Однако, не слишком это продолжалось. Дома волнение вновь принялось терзать нервную систему. За ужином он совсем не разговаривал, сидел хмурый, скучный и ел через силу. Тётя Клава ничем не проявляла себя, но всё равно Кристина почувствовала неладное. Тётя решила рассеять её сомнения.
     - Кристи, завтра я буду наказывать Энди после обеда, погуляешь на улице часок-другой. Я еще напомню тебе об этом.
     Сидя перед телевизором, Энди безучастно смотрел на экран, погружённый в очень невесёлые, мрачные мысли. Девчонка поглядывала на него, снедаемая любопытством, но спросить не решалась - ведь они не одни. Стало совсем невыносимо, и подросток отправился в свою комнату. Он полежал, попробовал почитать книжку, но бесполезно. Тем временем сумерки окутали селение. Вновь потянуло на улицу. Но и одновременно непонятная тяжесть, усталость, неуверенность не давали встать с кровати, покинуть дом.
     Ночью Энди ворочался, вздыхал, на короткие мгновения забывался бредовым сном. В туманной дрёме он боялся незнакомца в сером костюме, который вылезал из угла зала, где стоял стол-книжка. В руке он держал чёрную трость с серебристыми вензелями. Подросток просыпался, не мог понять, где находится, но вскоре воспоминания сдавливали сердце и начинались мучительные раздумья. Человека, способного успокоить метавшуюся душу, не предвиделось. Не с кем поговорить, некому пожалеть, утешить. В таких ситуациях, кажется, никогда не бывает хотя бы слушателя. Человек остаётся один на один с бедой.