12 Пора мужания

Матвей по трезвому уму мог сравнивать и создавать научные классификации чувственного и женского, но в любой из них Кланя стояла особняком. Если взять по генеральной схеме, то Кланя — это Монблан четырёхтысячный, рядом никого и далее женщины замужние, умные и красивые, они на отметках 400–600 метров, потом продвинутые астарты на уровне 100–150 метров, чуть над равниной возвышались продвинуте давалки и совсем внизу копошились недавние виргинии, так и не ставшие астартами. Он не питал иллюзий насчёт ебли в каждой иерархической общности и старался не смешивать ценности в каждой группе, поскольку всякая трава на ветру шелестит по-своему.

На этот раз Кланя была стелющейся травой и он это ощущал всем существом. Все девочки и женщины ебутся, как могут и на что он их своим поведением подвигает, а Кланя всегда особняком и лучшее выдаёт тут же, стоит ему подумать и сделать направляющее движение, как следует ответ женщины и жены.

С ней всё иное — не ебля до упаду и пока кровь не остынет, а неспешное течение любовной реки, в которой сама Кланя и есть река! После такой роскоши приятия уже через неделю ему захотелось чуять тело издали и она в чаянии любови мужа и воздаянии ему по-женски тут же избавилась от белья, а платья и блузки надевала тонкие и чуть не прозрачные. Не весь день, но часы и минутки в его обществе. Однако и того хватало, чтобы домашняя посуда, самогонная канитель и скотина чуяли особый настрой и аромат хозяйки.

Зимой иная картина и шубка с пояском и шапка с открытыми ланитами стали трендом внешнего вида. Она в его дом без нужды не входила и хранила чистоту помыслов на чужой территории. И он ей благодарно воздавал, приходя помочь дочерям с уроками и оставаясь на чай с пряниками и печеньем только что из печи. Ну и обоняние у обоих друг на друга проявилось чуть не звериное, текущая она напоминала мифическую Гею, рожавшую от бешеного Кроноса чудищ и монстров, а в самый благодатный период — это покорная Гестия, чуящая у мужа все чаяния и одним взглядом наполняющая собой.

Это вышло само собой и Кланя, возвысившаяся и в сане языческих богов, чуяла в своём Солнышке силу охуительную и инстинктивно стелилась под ней, воздавая и признавая. Она, ебучая и ебущаяся давно и охотно, видела удачу провидения с Солнышком, которое всходило каждое утро и согревало её сердце особым взглядом, на который отозваться можно только по-бабьи. Кланя чуяла, что Матвеюшка ебёт молодаек, как малых коз и их аромат на его теле улавливала тут же, но ни один из них не повторялся и это радовало её сердце: их много и все навылет, а она единственная и с ней взахлёб!

Ну и деревенская порядочность, она от Матвеюшки никуда: ни одну из стелющихся деревенских девчонок не только не обрюхатил, но и не лишил целки. Честь по-деревенски он соблюдал и это нравилось особо, поскольку и с её домом он очень деликатен, ну, прямо-таки рыцарь Заречного уезда. Она узнала, что Матюша начистил рыло старому деревенскому ёбарю, когда тот прошёлся насчёт кланиной мохнатки в магазине. Бабы в очереди чуяли по реакции её соседа, что за такое помело, хоть оно и спьяну, отлуп будет непременно. И вправду, Матвеюшка сопроводил дядю Гришу за ограду и без долгих речей отдубасил пьяное трепло. И что-то сказал в назидание. — Вот она — «Честь» в самом чистом виде! Другие мужики ебали горячую и сладкую пизду Клани и тешились, не заморачиваясь на женскую репутацию, а Солнышко любит и чает! — Чаяла и она. Потому и внимание особое и пиетет к мужескому достоинству.

О том особо ни узнать у соседок, ни прочесть в умных книжках, однако она постаралась и для мужицких органов кое-что подыскала, оно и простое и надёжное, так что хоть в сдобу замешивай, хоть в квасную бочку вместе с дрожжами закладывай. Она проверилась на себе и волнительность в крове отметила, знать, не пустышка, а там целебное свою болячку и само сыщет! И первые блины с привадой Солнышко отметило правильной мужицкой реакцией: дождался пока дочурки не займутся уборой и мытьём посуды и тихонечко так шепнул, из-за стола не вставая, будто про дождь за окошком:

- Кланечка, вкуснота, яко ты сама! Утречком приду чуток пораньше, накопилось, надо разрядить аккумуляторы!

- А блинчики-то, что? — Хороши ли, али скушал, на моих молодушек глядя? — сваливалась в скоромное женщина, чая именно сокровенного отзыва и он следовал тут же:

- Блинчики такие нежненькие, будто пестик при пизде приставленный, чтобы к ней, а не манде соседской гостем был. Вот и пестовал их, а дочки твои и мои тоже, на них с обожанием, так что…

- И месишь мои шарики яко опару для сдобы, чтобы ровнее привада разошлась и бабья отрава слаще казалась?

- А как же иначе, Кланюшка, если у тебя всё-всё любовным соком залито, а отрава только сверху, для аромата, чтоб с другой пиздой не спутать!

- И ни разу не перепутал?

- Обижаешь, косточка лакомая, твоё во мне после утренников весь день не выветривается! — тут что-то грохнуло в сенцах и диалог двух дружественных систем прервался, чтобы потом вылиться в естественное для мужчины и женщины. И женщина быстренько управилась со всеми делами, чтобы отдохнуть как положено и принять мужа по-настоящему.

С этим молодым супружником лучше стало во всём и он не привередничает, если что не так, а деликатно шлёпнет куда-нить пониже и всего-то задерживает руку там чуть подольше и никаких вопросов у неё и обид у него. Механизм семейной близости работал надёжно и Кланя жила, как новобрачная, на этот раз за любимым. Обычно после таких блинов и утренники шли бесподобными и ни на что не похожими, каждый свеж и запашист по-своему и калориен настолько, что в течение дня находились две-три любопытные грешницы, которым доставалось щедрот от устатка с Кланечкой. И если в этот вечер была дискотека, то все три паузы после блюзов он заполнял благотворительной еблей девочек, стоящих в сторонке с платочками в руках. Полные, худые, молокозаводы и безгрудые, болтушки и молчуньи, малышки и гренадерши получали по дискотечному нормативу и в соответствии с их пожеланиями на живот или под самое сердце.

Такие субботники выходили нечасто и если попадалась целка, то он вёл её до тех пор, пока девочка не набиралась собственной уверенности отказать ухарям, готовых пустить по кругу. С первого раза и в таких условиях девочка была открыта и беззащитна, поэтому Матвей просто уводил её домой и передавал домашним, сообщая, что Анечка от грохота дискотеки утомилась и от успехов с парнями на танцах голова закружилась. И возвращался в ДК, где ждала деревенская пенелопа по имени Франюшка.

Пенелопа чуяла аромат другой женщины, кипятилась, но он находил слова и приёмы, которые смягчали, ну и домой только с ним! Такой мазохизм тоже имеется и она им упивалась, даже не догадываясь о корнях такой щедрости Матюши с городскими. И если что-то из мужеского разливанного требовало правильного исхода, он говорил Франечке условную фразу, которая непременно попадала к её маме и после того, как все уснут, он пробирался к соседям и в укромном местечке воздавал Кланюшке за всё добро. Тоже не каждую дискотеку, но после этого у неё и у него никаких неврозов и неутолённости. Она по его глазам видела действие женской привады и по-своему корректировала химию чувственного обольщения, поскольку Матюша стал сутью её женского существа.

Домашние не знали мамочкиных шаманских дел и эксклюзивные пироги Солнышку были с особой начинкой и их она никому не показывала, замешивая тесто отдельно и незаметно выкладывая из особого блюда. Но и под перекрёстным обстрелом ревнивых и характерных дочек Матвей чуял всё и понимающе кивал, раскусив тайный знак от неё. Переглядываний между ними домашние не замечали и общие диалоги никогда не прекращались, однако шло это с соблюдением приличий и любовная парочка вполне обходилась без общения рук и ног под столом и криминальных касаний и зацепов в ходе чайной процедуры. Не стоит забывать, что дочери у Клани хорошенькие и глазки-ушки у каждой на макушке, поэтому в доме при детях только приличное и правильное.

Кто-то из физиков утверждает, что электрон бесконечен и его глубина неисчерпаема, Матюша же считал, что женщина неисчерпаема в принципе, а Кланя и вообще неиссякаемая бесконечность. Он это заявлял и ей, она жмурилась от восторга и качала головой. Но истина такова — женщина бесконечна и непознаваема! Так или иначе, но в общении с Матюшей она являла себе самой неведомые черты и выходили такие вещи легко и свободно, она понимала им содеянное и сказанное, будто и в школе училась на «хорошо» и «отлично» и остальная школа жизни вся из легко складывающихся пазлов. Она незаметно для себя проникалась его духом и просто доверялась, остальное шло легко и Матюшины затеи становились её собственными, где интересы мужчины и женщины имеют общие корни и к ним её тянуло с естественной непосредственностью. Никаких революций и переворотов — зато милая нега и прелесть взглядов и касаний. Теперь она по-иному смотрела на театральную страсть Франечки и иногда листала книги с закладками текстов ролей. —

Дочка зрела и умнела, но в правильную сторону и скоромного и сокровенного в книжках нет. Зная мужицкую суть соседушки и такую невинность у старшенькой, она не могла не оценить своего Солнышка и воздавала в меру сил и способностей, а Солнышко светило ей и согревало сердце.

Как следствие этого, взрослая женщина — это нечто и с ней легко всегда.

Как-то после полуденной дойки на лесной опушке, набравшись от Солнышка энергии, Кланя угодила под раздачу «на посошок» и пока сам отдыхал, сама набрала целый подол ягоды и высыпала в лукошко Солнышку, покрыв его на три четверти. Она немножко покачала лукошко, играя спелой ягодой, сдула напавшие листики и пестики цветов и решила добрать ягоды, чтобы лукошко стало полным. Женщина осторожно скользнула в сочный ягодник и наклонилась к кустам, выискивая веточки рясные с ягодой покрепче. И не заметила, как сам открыл глаза и сквозь щелочку между пакетом и ведром следит за ней. Зрелище изумительное — Кланя напротив солнца и до неё всего-то несколько метров! Ну и совсем редкое: зритель лежит на траве, дама стоит рядышком, а невысокое солнышко гуляет по женским прелестям.

Платье просвечивало насквозь и фигура женщины была ярче самых дорогих картин. Он долго любовался полотном природного мастера, где женские прелести образовывали гармоническую совокупность зрительного и чувственного образа. В голове ещё не утихла симфония от недавнего соития с ароматами из самой женской сути. Вспышки и протуберанцы оттуда подобны солнечным в самом пике активности и из обонятельной памяти не выветривались! И тут возмутились конь гривастый и губы, возжелавшие красотку. — Негоже им так томиться! И молодой мужчина подкрался, чтобы вернуть сокровища.

Прильнув сзади и обняв одной рукой, вторую запустил на грудь, ещё неотстывшую от недавнего с острыми кончиками и капельками молозива, выступавшими снова и снова. Он потёрся щекой о лицо женщины и прижал к себе:

- Какая же ты, Клюха, заебическая! — уронил он на ушко и ещё раз приласкал, на что чуть позже, оклемавшись от женского, она прошептала, оборотясь и от мужней щеки не отрываясь, так сладко всё:

- Какая я, скажи, мой батюшка?

Он повернул женщину к себе, наклонился к её устам и стал пить и сводить с ума. Нежно пить и страстно сводить он умел, а она знала про сии умения. Когда любишь, такое легко и чувство без слов переливается в женщину. Будто она и не рыдала совсем недавно, и не маялась от непосильных спазмов внутри себя, и обжигающая мужеская сущность не терзала женскую до крови и смертоубийства. Однако этих напастей хотелось ещё и ещё и Кибела в ней окончательно взяла верх: она извернулась и пальчиками достала коня гривастого, тот готовно к ним прилип в ожидании и предвкушении. Сумасшествия хотелось ещё и ещё и она шепнула:

- Спаси и сохрани!

Он одним движением снял платье, отметив упавшие тяжёлые груди, ухоженную по-деревенски причёску пизды и на её движение к себе сказал:

- Погоди, дай налюбоваться! — она остановилась, впитывая обожание и поклонение, которых ни от кого более не знала. Конь гривастый подрагивал наготове, но ему свободы нет, сначала из источника пьют глаза и сердце. И он сказал роковую фразу, зная, как она желанна:

- Ну, Франечка, ну миленькая целочка, сейчас я тебе задам! — от этого у неё прежде темнело в глазах и закипало во всём теле. Так вышло и на этот раз. Он аккуратно опустил любимую на траву, въезжать не торопясь и всё в ней исследуя. Она только что была под ним, являя совершенство и сумасшествие во всём теле, не минуло и трети часа, как пошли перемены и у бедра совсем иная палитра ароматов, а шелковистость и вообще с прежней не родня! И губы, заказавшие эту игру, стали терзать женщину, возбуждаяя и лаская, а пальчики доигрывали чувственную балладу до конца. Она плакала и причитала, умирала и воспаряла ввысь, а он накачивал её мужеской силой без слов и одним скрипом зубов сообщая свою тягу.

Когда всё мужеское попало по назначению, оба слегка расслабились, но без разъединения и с тяжким дыханием. Отдышавшись, она прошептала:

- В который раз сегодня, а сладко будто в первый! — и через несколько минут услышала ответ:

- Знаешь, почему я пришёл сюда?

- Скажи.

- Я в журнале нашёл стихи, они почти про нас.

- Ну-ка, ну-ка! — оживилась сама.

- Я их выучил, там немного, — сказал Матвей, выбрался из самой и начал читать:

Кланя ягода-малина,

Алых губ витой изгиб,

Хмель — куда заморским винам:

Лишь вдохнул и враз погиб!

Чую, зельем окропила,

Возродился сердца стук

И сребром от Клани милой:

- Будет спать тебе, пастух!

- И впрямь, про нас! — ответила она и вновь привалилась к нему, усталость куда-то делась, а вместо неё тело окутала нега.

- Корова подоена, ягода собрана, пора и честь знать, — сказал он и подал руку. Она почти взлетела и они кругами, попутно добирая ягоду в лукошко для Клани, выбрались на другую тропу, чтобы ни с кем из доярок на полдня не встретиться и не сбить высокий настрой. Поближе к деревне переключились на рутинное и потом на любовную машину. На самом подходе к околице, когда уже рукой подать, тропинка скользнула к березнику, давнишнему месту всех поколений для первых свиданий, поцелуев и прочего для юных, но и зрелые особы этими целительными зарослями не гребовали.

Он взял её за руку, чтобы всё по правилам и заглянул в очи. Они потемнели и стали чуть не грозовой тучей. Она только-только, самую малость отошла от любови в малиннике, однако новая напасть уже ею овладела: березник манил давно и свежесть белизны здешнего с чистотой особого аромата всегда опьяняла. Теперь же прежнее смешалось с недавним и из неё прямо-таки изверглось:

- Выеби здесь! — она подняла потемневшее лицо на мужа и тот стал Кроносом, ебущим всё и всегда! Ей именно так и хотелось и он это сделал. После всего принятого и отмеренного за три недавних раза она не могла ни отдышаться, ни подняться, ни что-то различить вокруг. Матвей привалил её тело к себе, приподнял торс на свою грудь и стал лечить, смазывая парным молоком уста и она стала слизывать белые живительные капли, а потом пить из чашечек крупных листиков и завершилось исцеление ягодками, которые он укладыал на пылающие нежные губы. Они тоже своего прихватили, однако нисколько трудов не сторонились.

- Жива? — спросил он и она шевельнула ресницами, не в силах на что-то другое. Она полежала на Матюше ещё пару минут и стала приходить в себя. Тело будто чужое и только что миновало молотилку, а внутри и вообще кошмар — пизда так из ебли и не вышла!

Они уже такое проходили не раз, принялись за дело и вскоре ноги сошлись более-менее, а сосочки не одолевали болью, замешанной на божественной нирване. Она оперлась на мужа и тихонечко поднялась, поводя ногами и бёдрами, чтобы неспешно побрести, поскольку они и так с полдня сильно задержались. А он стал отвлекать от грустного и завёл речь о фирменном угощении от Клани: блины с тёртыми яблоками в тесте и сметаной со свежей малиной. За беседой они подошли к дому и у крыльца шаг у женщины стал почти естественным, а груз с полной дойкой молока как-то оправдывал усталость и лёгкую рассеянность обычно энергичной хозяйки. Ну и сосед со вторым ведром от дойных коз и лукошком ягоды сверху были свидетельством и крышей длительного отсутствия.